Россия – Грузия после империи - Коллектив авторов
Также значительные кавказоведческие исследования проводились Комиссией по изучению племенного состава населения России и сопредельных стран, созданной в апреле 1917 г. при Академии наук (КИПС). Ее кавказским отделом руководил опять-таки Н. Я. Марр. Позже, в 1930 г., КИПС была преобразована в Институт по изучению народов СССР (ИПИН), возглавляемый все тем же Н. Я. Марром (Страницы)[12].
К концу 1930-х гг. «сила тяжести» исследовательского процесса переносится на периферию. Там организуются национальные центры исследований. В Грузию возвращаются ученые, получившие образование в России (в Петербургском и Московском университетах), и становятся ведущими специалистами республики. Эти ученые создают вокруг себя научные группы, перераставшие в исследовательские школы (И. Джавахишвили, С. Данелия, В. Шадури и др.) (Чхаидзе, 2015, 98–100).
Начиная с 1950-х гг. для чтения лекций по истории Грузии и истории грузинской литературы и языка в России уже приглашались специалисты из Грузии. Так, в частности, проводилось обучение специалистов в Литературном институте им. М. Горького. Особенно ярким примером, подтверждающим важность Москвы в многонациональной литературной жизни эпохи, стало создание в 1932 г. ИМЛИ – Института мировой литературы им. Максима Горького (это название он получил в 1938 г.), в котором был отдел («сектор») литератур народов СССР. Здесь, как и в других вузах Москвы и Ленинграда, работали отдельные специалисты по грузинской литературе. Среди целей и задач ИМЛИ значилась поддержка и пропаганда дружеских связей в литературе. Институт, несомненно, был самым важным местом для сбора и распространения знаний о литературах советских республик. В его публикациях часто встречаются признания о том, что советская литература – феномен братски соотнесенных разноязычных литератур народов СССР. Однако во главе их стояла русская литература, с которой проводились параллели и к которой обращались как к образцу. Тбилисец Георгий Ломидзе, получивший высшее образование в Москве и в течение многих лет возглавлявший ИМЛИ, пишет: «Русская литература служит своего рода учебником, образцом высокоидейного художественного творчества» (Ломидзе, 1960, 491).
Параллельно вышеописанному протекал и другой процесс. Со времен оттепели Грузия, как и в XIX – начале XX в., снова становится творческим центром для разных языковых групп целого государства. Это произошло, хотя бы отчасти, благодаря ее периферийности. Из-за того, что релевантность высказываний оценивалась ниже, цензура здесь была слабее, чем в центре[13]. В журнале «Литературная Грузия» и в издательстве «Мерани» выходили произведения и материалы, у которых не было шанса на публикацию в столице. В 1958 г. появились переводы Бориса Пастернака, против которого в это время в столице развернулась жесткая травля (Беставашвили, 2008, 386). Современники говорили, что в Грузии власть могла выпустить пар из котла.
Кроме роли периферийности, хотелось бы обратить внимание на еще одну важную характеристику – «литературоцентричность» СССР, «упорное тяготение культуры в целом к литературно-словесным формам саморепрезентации» (Кондаков, 2008, 5). Эта черта восходит к русской культуре XIX в., когда литература для интеллигенции считалась единственным средством правдивого отражения действительности, и впоследствии литература занимала исключительно важную роль – не только эстетическую, но идеологически-политическую[14].
Из России литературоцентричность влияла и на Грузию. Вне Российской империи ее роль в общественных процессах вряд ли достигла бы такого уровня. Насколько глубоко и как переняла ее грузинская культура – это уже другой вопрос.
Литературоцентричность стояла во главе угла распределения знаний в СССР. Она имела глубокое влияние и далекоидущие последствия. В Советском Союзе особенно ценилась малоизвестная или запрещенная литература. Она считалась привилегированным способом дойти до релевантного знания. И потому доступ к ней представлялся значительным культурным капиталом (Гапова, 2011, 300).
Литература ценилась не только как средство познания общественной реальности. Она была весьма значима для функционирования многонационального государства. Максим Горький был убежден, что народы только через литературу могут познавать друг друга (Муратова, 1958, 51). И вообще, язык и литература были особыми, чуть ли не единственными областями, в которых грузины и другие национальные группы легитимно могли выразить свои национальные чувства (Maisuradze, Thun-Hohenstein, 2015, 76).
Итак, литературное поле в Советском Союзе было полностью идеологизировано. В характерной для литературы многозначности художественного произведения виделась угроза идеологической силе. А потому число толкований смыслов текстов старались сократить. И одним из орудий сдерживания был культ классиков.
Культ классиков
Как пишут Гудков и Дубин, советская литература и наука о ней были чрезвычайно каноничны и ориентированы на классиков (Гудков, Дубин, 2009, 185). Для литературных отношений между Россией и Грузией классики, конечно, особенно важны, так как карьера и творчество многих из них (Грибоедов, Пушкин, Лермонтов, Толстой) непосредственно связаны с Кавказом, управлявшимся в царское время из Тбилиси.
При взгляде на русскоязычные литературоведческие исследования советского периода в глаза бросается то, что представление о грузинской литературе и ее осмысление зачастую происходят посредством обращения к образованию русско-грузинских пар, не только Александра Грибоедова и Нины Чавчавадзе, но и пар произведений, писателей и поэтов. При этом такие пары – совершенно разного плана.
Например, в истории литературы соотносятся эпические, но абсолютно несхожие между собой шедевры, каждый из которых имеет символическое значение для своей литературы, – «Слово о полку Игореве» и «Витязь в тигровой шкуре». Или же соотносится историческая значимость писателей – Александр Сергеевич Пушкин и Шота Руставели как народные гении. Другое известное противопоставление, Михаил Лермонтов – Николоз Бараташвили, было скомбинировано исходя из принадлежности эпохе и по типологическим признакам биографий и произведений.
В сопоставления преобразовывались и случаи личной дружбы/знакомства/идейной близости между грузинскими и русскими литераторами. Этим связям придавалась особо важная роль для осмысления литературных контактов конца XIX – начала XX в. В этом ключе можно назвать отношения Николая Чернышевского и Ильи Чавчавадзе, дружбу Паоло Яшвили и братьев Табидзе – Галактиона и Тициана – с Борисом Пастернаком. На основе переводческой деятельности сопоставлялись Николай Заболоцкий и Симон Чиковани, на основе дружбы и литературной деятельности – Николай Тихонов и Георгий Леонидзе, братья Чиладзе – Отар и Тамаз – и Белла Ахмадулина.
Принцип парного сопоставления не является случайностью. Он отражает специфически имперскую природу советского литературного дискурса: культура периферии осмысляется только через призму центра. К такому выводу приходит и Заза Абзианидзе – он говорит о подобных парах как о списке, который «можно продолжать до бесконечности» (Абзианидзе, 2008, 490).
Парная структура была мной замечена и в изобразительном искусстве. В качестве примера можно привести одну почтовую марку советского времени, на которой изображен памятник грузинскому романтику Николозу Бараташвили. Его силуэт, одежда, кудрявые волосы наталкивают на ассоциацию с памятником А. С. Пушкину в Санкт-Петербурге на площади Искусств.
Можно добавить, что риторика слова и риторика образа русско-грузинских литературных «пар» обретает мифологическую глубину и делает очевидной (обнаруживает) эмоциональную гармонию двух наций: с одной стороны, конкретизируя дружбу народов на примере индивидов, с другой – подчеркивая тем самым аффективную связь между русскими и грузинскими культурами по принципу представления поэта как метонимии своего народа.
Переводы
Обширный советский переводческий проект был инициирован убежденным в «единстве общечеловеческих чувств» (Муратова, 1958, 51), т. е. в универсализме человеческого опыта, Максимом Горьким. Он считал, что литература как выражение этого опыта принципиально переводима. Более того, как уже отмечалось, по убеждению Горького, переводы литературных произведений нужны были для сближения народов, не только внутри СССР, но и в мировом масштабе, для формирования «мировой литературы», которая в конечном счете должна была предшествовать образованию «интернационала духа» (ср.: Khotimsky, 2013, 138).
Убеждение Горького подтолкнуло к процессу подготовки широкого круга переводчиков. В первые годы после революции их профессиональная подготовка была поставлена на поток (Муратова, 1958, 52; Khotimsky, 2013, 130, 144–150) и обеспечена относительно солидными финансовыми ресурсами.
